Архаичные архетипы: Татьяна Замировская беседует с Александром Зименко
Алесь Пушкин, Акция «Художники против разрушения Гродно»
Чтобы поднять себе настроение во время N-ых протестных выходных в Беларуси, я захожу на Телеграм и дивлюсь фольклором и постерами, и в какой-то момент замечаю повторяющееся изображение некой картины. Её я изначально воспринимаю как одно из многих современных возрождений -измов начала 20-го веков. Связь с контекстом протеста остается для меня туманной. Если вы, как и я, не живете в Беларуси и не читаете регулярно новости Bloomberg, вы вероятно также, пропустили репортаж с подробным изложением истории новой революционной иконы: о картине “Ева” Хаима Сутина, художника из Парижской Школы.
Картина, приобретенная 6 лет назад Корпоративной коллекцией “Белгазпромбанка”, которую ранее возглавлял находящийся в заключении Виктор Бабарико, ещё задолго до восстания продвигалась корпоративными владельцами как новый символ Ренессанса в Беларуской культуре. С 2011 года Банк по инициативе Виктора Бабарико работал над возвращением ключевых исторических произведений искусства на территорию Беларуси. Важно отметить, что игроки, участвующие в организации, несколько сомнительны: никогда не понятно, по крайней мере мне, кто действительно интересуется искусством и культурой, а кто просто разрабатывает им нужную стратегию. Ведь “Белгазпромбанк” – это российский коммерческий банк, имеющий базу в Беларуси. Мое доверие как и к любым финансовым, так и к Российским организациям, по понятным причинам (я живу в этом мире), низкое.
История искусства, геополитика, революционное вдохновения и неолиберальной корпоратизации культуры, пересекаются ниже, в беседе писательницы Татьяны Замировской, живущей в Нью-Йорке, и Александра Зименко, куратора вышеупомянутой коллекции “Белгазпромбанка”, в Минске. Александр провел двенадцать, а затем еще четыре, часов в “общении” с властями, которые обвиняют его и других соратников, в том числе арестованного Бабарико, в загадочном преступлении (в том, что он якобы планировал вывезти за пределы страны купленные и возвращенные из коллекции картины). Александр подписал соглашение о неразглашении (которое ему не дали прочитать, как это принято со всеми арестованными, и сейчас и в предыдущие годы режима), поэтому, в нынешних условиях мы с уважением пропускаем в беседе ниже все то, что связано с обвинениями.
ТЗ: Момент, когда произошел арест картин, а я это именно так себе описала — как арест искусства, для меня был моментом какого-то разлома. И именно тогда я определила для себя, что в Беларуской реальности протесты вынуждены осуществляться и формироваться как искусство. Именно из-за репрессий, из-за стесненности обстоятельств, но при этом получилось и так, что само искусство также стало символом протеста. Как это случилось с картиной “Ева”? Размышлял ли ты об этом и как ты видишь данную ситуацию?
АЗ: В Дворце Искусства (ред: Палац, Минск) сегодня проходит юбилейная выставка, в которую включены картины Алеся Марочкина, которых раньше запрещали именно потому, что в них показывается бчб* это картины, которые он делал еще в 80-х. То есть, в Беларуси исторически уже были эти попытки найти точки соприкосновения со зрителем, которого беспокоят темы, которые этот зритель не мог найти отображаемыми (открыто) в других сферах человеческой деятельности. Изобразительное искусство сейчас продолжает то, что было заложено в послеперестроечный период, когда именно художники были одними из первых, кто начал задаваться вопросами построения самоидентификации нового общества. И как бы это банально и избито не звучало, что трагедии и катастрофы проходят через сердце художника или поэта, это действительно так. Если мы говорим о настоящей творческой личности, а не просто о человеке, у которого есть диплом, подтверждающий что он какое-то время провел в том или ином учебном заведении, владеет какими-то техническими или академическими знаниями и навыками, то это скорее человек, который остро реагирует. И как бы опять же это патетично не звучало, в большой степени такой человек чувствует это настолько сильно, потому что он не живет в мире, где ходят с 9 до 6 на работу, заботятся об ипотеке или кредите, а живет в своем мире, по своим правилам. И когда этот мир сталкивается с трагическими, жестоким событиями, то это производит действительно сильную ответную реакцию.
Алесь Пушкин, «Независимость», 2009
Развивая эту мысль, в то же время, кризисные ситуации все превращают в бинарность. То есть, когда изображения живописи Ева или портреты Че Гевера или Марии Колесниковой появляются на майках — это уже не про конкретную живопись или человека с его историей. Это про символическую силу знака во время кризиса. Как произносится в популярной сейчас фразе: “громче, чем голоса наших друзей, мы услышим молчание”, кризис превращает все в выбор. Да или нет. С нами или против. В этом есть стремление идеализировать те или иные фигуры, потому что повседневный наблюдатель в такой момент не задумывается о сильных/слабых сторонах, контексте, истории или нюансах изображения как и Евы, так и Че Гевары, или Марии Колесниковой. Эти изображения — символ надежды.
И, обобщая этот длинный ответ: на данный момент через данные изображения у нас продолжается развитие вопроса Беларуской самоидентификации, который до сих пор по сути не нашел однозначного ответа.
ТЗ: Есть также еще другая сторона этой бинарности или упрощения, когда история протеста и самоидентификации сталкивается с перспективой извне страны. То есть как человек проживший уже 5 лет в Нью Йорке, я чувствую что у нас сложный нарратив нашей революции, не продается как сценарий по Джозефу Кэмпбеллу, как в “Тысячеликом герое”. Многое из контекста просто не понятно, но вот такие вещи как — диктатор арестовал картины — это понятно моим Американским друзьям, это их впечатляет. В этом есть элемент Кафки.
АЗ: Это как высечь море, потому что утонул плот.
ТЗ: Да, но вот историю трех женщин рассказать сложно, потому что она выпадает из патриархального архетипа героев: злой диктатор/добрый освободитель. Как объяснить, что одна из трех лидеров — жена того, кто не стал даже кандидатом в президенты (ред: Цепкало, подписи за которого были забракованы Центризбиркомом), вторая — работница штаба того, кто был арестован и тоже кандидатом не стал (Колесникова работала на штаб Бабарико), а третья — жена самого популярного блогера-кандидата (Тихановские), тоже арестованного прежде, чем он смог зарегистрироваться. Эта история начинает рассыпаться потому что это женщины заместительницы, а не сами героини…
АЗ: …потому что эти три образа говорят о противостоянии не героических индивидуумов, в этом случае, а о противостоянии масс, многих людей, против одного человека.
ТЗ: Да, что тоже очень важно обсудить, но прежде чем мы двинемся дальше, я бы хотела продолжить тему женского облика в Беларуских протестах, немного перемотав к тому моменту когда картина Хаима Сутина “Ева” стала символом протеста. Это можно описать как момент предсказания того, что настоящие события станут революцией, где женщины будут играть центральную роль даже до возникновения этого трио. Как развернулся процесс, в результате которого картина “Ева” получила такое место в истории?
Инстаграм Сергея Шабохина
АЗ: Мне кажется, эти процессы скорее объективны, чем основаны на том,что одно вытекает из другого. Почему “Ева” — много было дискуссий, попыток проанализировать её переход на символический уровень, и это действительно хороший вопрос. Я думаю что это один из ярких примеров того, что мы живем не просто в постиндустриальном, а в информационном обществе. Изначально это была искренне попытка многих людей продвинуть нашу коллекцию под изображением этой, может быть непонятной, но шикарной работы. Для моих коллег и для меня не было главным и обязательным, чтобы работа нравилась, мы скорее хотели привлечь внимание к тому, что она есть в нашей истории, и теперь в коллекции Арт-Беларусь, и что это важная работа. С момента ее покупки будет уже сейчас шесть лет, мы намеренно распространяли это изображение. Это с одной стороны.
Марки Арт- Беларусь, Парижская Школа, “Ева” Хаима Сутина
С другой, мне кажется, это также связано с самим произведением, самой позой Евы. В коллекции, которую арестовали, есть, например, и другие работы. В смысле потенциального революционного символизма имеются, например, “Портрет Томаша Зана”, Валентина Ваньковича, который написал портрет своего друга и сокурсника по Виленского университету. Они оба входили в тайные общества Филаретов и Филоматов. Эти тайные общества появились как ответ на политику русификации земель Речи Посполитой после её раздела. Боролись за сохранение национального языка и культуры.
Или есть в коллекции работа “В Темнице” Никодима Сильвановича. Хоть работа и выполнена в стиле классицизма, в ней уже можно увидеть смену парадигмы в изобразительном искусстве в Российской Империи. На ней в темнице сидит уже не ранний христианин, или античный герой, а современник художника. Причём по тому, как изображён этот человек, можно понять, как автор относится к факту его пленения. Это не душегуб или бандит, у изображенного художника открытое лицо, поднятая голова — все говорит о том, что человек даже находясь в заточении не сломлен. И автор осуждает его пленение.
Но вот этот женский образ живописи “Ева”, несмотря на то, что поза закрытая и у нее скрещены руки, она все равно многими была интерпретирована как поза непокорения. В этом и есть сила Сутина как художника: это не просто прекрасная дама или приятное изображение, а образ человека с сильным характером. Пусть это и анонимный портрет, но в нем есть присутствие сильного человека. То есть первые мемы про нее были, что ее ОМОНовцы ведут, или она за решеткой, но неизменно из-за её позы, она выглядит непокоренной. Это, опять же говоря о архетипах, ложится на миф страны как партизанской республики, которая много раз за свою историю была оккупирована, но каждый раз добивалась освобождения от оккупантов. Ну и конечно, только люди в алюминиевых шапочках могут верить, что здесь есть влияние с Запада или еще откуда нибудь. Кукловодов здесь нет. Мне бы хотелось подчеркнуть: надо быть мега политологом-манипулятором чтобы так всё запланировать — вот эта живопись, распространяем и апробируем её для протеста, раз. А теперь мы девушек на улице запускаем, два… Это просто действительно сильный образ, и действительно объективно развивающаяся ситуация. И то же самое можно сказать и о трёх отдельных личностях, сделавших выбор вести страну к выборам: сейчас они тоже превратились в образы, уже даже не связанные с конкретными людьми.
ТЗ: Согласна, что такие явления невозможно прогнозировать, я скорее это называю беларуской сингулярностью, черным лебедем: то, что одновременно стало проявляться в разных местах, и что это произошло именно сейчас. Чтобы завершить тему “Евы” как архетипа: она, мне кажется, символизирует момент возвращения. То есть, она из серии картин, недавно возвращенных в Беларусь, написанных в свое время художниками, которые уехали, по разным причинам, но, скажем так, объединенные некоторой невозможностью самореализации в этой стране. Сейчас художники тоже покидают Беларусь из-за невозможности самовыражения и самореализации.
АЗ: Я опять же здесь бы не проводил прямую параллель между прошлым столетием и тем, что происходит сейчас. Не будем забывать: никто из тех, кто писал эти картины, не мог предсказать, что будет Первая, да еще и Вторая Мировая Война. Территория Беларуси в те времена всегда находилась в центре военных действий, и поэтому люди и уезжали. Ну и центры искусства существовали давно, такие мегаполисы, как Париж-Берлин-Нью Йорк, где искусство ценилось, обменивалось и поддерживалось. Ну или как другой пример: исторически, живописцы часто ездили в Италию просто для того, чтобы увидеть производство самих красок и эти цвета, которые производились только там из-за наличия натуральных природных материалов. И художники, которые уехали в последние 30 лет, или уезжают отсюда на данный момент, это уже другое. Теперь не важно куда они уезжают — география не может в корне изменить устоявшуюся личность. И опять же, живя в постиндустриальном информационном обществе, я думаю мы уже перешли на другой уровень, где происхождение не настолько определяет художника, как это было раньше, когда его тонкие духовные размышления могли не понять в специфическом местном обществе из-за культурной разницы. Я скептически отношусь к этому, мне кажется, достаточно талантливый художник будет восприниматься в любом обществе. Мы не уже не находимся в изолированных сосудах культур, где мы просто обмениваемся или торгуем книгами и так далее. Да, мода приходит и уходит, то иранские художники популярны, то китайские, но это рынок, это другое.
ТЗ: Думая про коммерческую сторону пересечения протеста и искусства: одна из моих знакомых написала после начала протестов в Найк, чтобы предложить кастомизировать кеды с символикой независимой Беларуси, в поддержку протестующих женщин. То есть дизайн кедов “в которых хорошо убегать от ОМОНа”. Здесь протест становится эстетической и коммерческой сферой.
АЗ: Это странная специфика белорусского протеста, который больше напоминает распад Чехословакии. Это не горящая шина и не коктейль молотова, как в Украине, это не Лебединое Озеро и танки, как во время распада Советского Союза в Москве, это не стена в Берлине, это люди снимающие аккуратно обувь во время протеста, чтобы встать на скамейку во время акции на площади. Ну и зверства и свето-шумовые гранаты как изображения в смысле тактики не отличаются от других стран: к сожалению, это может быть везде, от Сиэтла до Гонконга. А бчб, когда в окнах обувного магазина белые коробки Адидас намеренно чередуется с красными еще какой-то марки, это впечатляет. Форму наряда милиции или документальное изображение страны в кино, на данный момент истории, невозможно отличить друг от друга, они всегда более-менее одинаковые. А вот образ протестующего — это выглядит совершенно по-разному, и в данном случае, я считаю, является положительным примером, как для самой Беларуси, так и для взгляда извне. Это изображение не показывает людей, которые что-то поджигают или разбивают. Здесь мы видим людей, которые убирают за собой мусор, и без обуви встают на скамейку.
ТЗ: Но есть всё же битва двух эстетик: вооруженного полицейского или ОМОНовца, против эстетики протестующих…
АЗ: …Можно рассмотреть этот пример через имитацию античности. ОМОН, как и многие другие силовики, использует тактику легионов Римской империи, построениещитов и так далее. Против кого Римский легион сражался? Против варваров! Варвары в них что-то кидают, кричат нечленораздельно, а легион — это порядок. Он, конечно, убивает, но также развивает. Вторгается и захватывает, но при этом несет с собой дороги, термы, деньги, медицину. Точно так же пропаганда пытается продолжать представлять себя протестующим. Потому что исторически протестующие часто попадают под этот архетип, ведя себя таким образом. Римляне тоже были уверены, что они представляли цивилизацию, что они все в порядок приводят. Ну и теперь это транслируется в резиновую дубинку, а щит даже не поменялся. Но в Беларуси этот подход ломается, когда против легиона выходят “варвары” которые ничего не громят.
Алесь Пушкин, «Немига ’99», 2001
ТЗ: Как раз хороший момент поговорить про эволюцию перформанса в Беларуси со времени Алеся Пушкина, когда он привозил к резиденции президента навоз и протыкал его вилами… Беларусь в смысле перформанса мне всегда казалась передовой страной, у нас также проходил интернациональный фестиваль Новинки, начиная с конца 90-х. Мне кажется что беларуский зритель очень натренирован, и эта форма искусства исторически и каждодневно активно работает… В каком-то смысле даже та же Нина Багинская, с её “Я гуляю“, это в каком-то смысле перформанс, даже lifetime-performance, в котором она осуществляет перформанс на выносливость тела и духа. И также тест на выносливость силовиков.
АЗ: На данный момент мы находимся в периоде определенной трансформации, где вместо действий отдельных перформеров, мы теперь — все — живем в одном большом хэппенинге. Это уже не перформанс, потому что перформанс это когда кто-то стоит и смотрит. Тот же Алесь Пушкин — на него все смотрели. Кто-то его сажал, кто-то говорил “молодец”, кто-то про себя думал, что молодец, и вслух ничего не говорил… А теперь, когда такое количество людей выходят и участвуют, это уже хэппенинг. Можно провести параллели с самой тенденцией этой революции, где все организуется горизонтально. У нас нет определенного единого центра или лидера, и каждый решает сам, ходить на протест или не ходить, и когда что делать. И можно сказать, что силовые органы тоже в этом участвуют, например, разгоняя спонтанные хороводы водометами в Бресте. Это типичный хэппенинг: не просто наблюдение, а активность в едином процессе, где есть свои правила, есть свое время, и при этом — массовость.
*сокр.: бело-красно-белый флаг по беларуски